Заморозка по линии фронта: чему учит корейский вариант завершения войны

Свет в конце туннеля

Корейская война зашла в позиционный тупик ровно через год после ее начала. К лету 1951 года линия фронта дважды перекатилась через весь полуостров — сначала на крайний юг, потом на север до пограничной реки Ялу, — и, наконец, замерла на исходной 38-й параллели. А дальше ни войска ООН, на 80% состоящие из американцев, ни миллион китайских «добровольцев», пришедших на помощь северокорейцам, не могли сдвинуть друг друга с места.

Заканчивался 1952 год — год президентских выборов. В Америку продолжали ежедневно доставлять солдатские гробы, просвета в конце военного туннеля не наблюдалось, и все больше американцев задавались вопросом: сколько это будет продолжаться? Что мы вообще делаем в Корее? Какие идеалы защищаем, если авторитарные замашки южнокорейского президента Ли Сын Мана стали притчей во языцех, и даже всегда предельно сдержанная The Christian Science Monitor назвала его политику «достойной тоталитарного полицейского государства».

Поэтому когда 24 октября 1952 года на митинге в Детройте кандидат в президенты США от Республиканской партии Дуайт Эйзенхауэр пообещал, что его первой и главной задачей станет «скорейшее и почетное завершение войны» — его услышала вся страна. А фраза «Я поеду в Корею, чтобы узнать, как послужить американскому народу во имя мира» вошла в американские учебники политологии: считается, что она принесла ему не менее 2-3 млн дополнительных голосов. «Многим американцам она сулила именно то, на что они надеялись: фигу под нос людям, ратовавшим за мстительное расширение боевых действий на территорию Китая», — пишет историк Александр Бевин.

Эйзенхауэр, уже будучи избранным президентом, действительно съездил в Корею, на месте убедился в бесперспективности продолжения войны, но... Для мирных переговоров, как и для танца, нужны двое — причем оба должны быть заинтересованы в результате. Этого условия не наблюдалось до марта 1953 года.

Формально переговоры о перемирии между китайско-корейской и американо-корейской делегациями велись в местечке Пханмунджом с июля 1951 года. Какой-то педант подсчитал, что за это время на встречах было сказано 18 млн слов, а дело не двигалось с мертвой точки. Потому что реальным оператором Корейской войны со стороны севера был Иосиф Сталин, а его более чем устраивало ее продолжение: пока американцы тратили свои ресурсы на далеком азиатском полуострове, он мог неторопливо готовить свою армию к Третьей мировой в Европе.

Так продолжалось до смерти Сталина 5 марта 1953 года, после чего его преемники подали Пекину недвусмысленный сигнал о смене политического курса. Глава КНР Мао Цзэдун только этого и ждал: на Корею уходила почти треть китайского бюджета, неурожай привел к массовому голоду в северных провинциях, и будь его воля, Мао заключил бы перемирие еще в прошлом году. 26 апреля делегации противоборствующих сторон в очередной раз встретились в Пханмунчжоне, и на этот раз дело пошло гораздо живее.

Линия фронта к тому моменту почти идеально совпадала с 38-й параллелью. Поэтому стороны быстро согласились превратить линию боевого соприкосновения в разграничительную. Куда более сложным был вопрос об обмене военнопленными.

В южнокорейских лагерях содержалось 132 474 северокорейца и китайца. В китайских лагерях насчитывалось 11 559 пленных солдат войск ООН, не считая около 65 000 южнокорейцев, которые, как утверждали коммунисты, были «перевоспитаны» и влиты в коммунистические армии. Мао настаивал на обмене по принципу «все на всех», ссылаясь на Женевскую конвенцию 1949 года, гласившую, что «военнопленные должны быть репатриированы без промедления после прекращения военных действий». Американцы не соглашались; в 1945-47 гг. они вернули 1,5 млн советских граждан Сталину без учета их мнения и решили не повторять этот горький опыт. Беглый опрос в лагерях показал, что только 70 000 пленных с севера пожелали добровольно вернуться на родину; китайцы массово просили отправить их на Тайвань.

Это был не просто вопрос принципа. В Вашингтоне полагали, что после создания прецедента политического убежища для военнопленных коммунистические армии будут «значительно менее надежными, а их правительства станут осторожнее использовать их в агрессивных целях». Если солдаты будут уверены, что их не выдадут по окончании войны, то сдадутся с куда большей вероятностью — особенно актуально это было для армий советских сателлитов в Восточной Европе.

Мао, конечно, был далеко не в восторге от перспективы отдать своему смертельному врагу Чан Кайши на Тайвань тысячи китайских пленных, но еще меньше ему улыбалось продолжение войны в условиях растущего долга за поставки советского оружия — он уже достиг $2 млрд, и списывать его Москва не собиралась. В итоге китайцы отказались от принципа «всех на всех», и дальнейшие переговоры свелись к утряске вопросов о том, представители каких стран войдут в комиссию по репатриации, как будет обеспечен доступ делегатов КНР к невозвращенцам, как долго их позволено будет уговаривать и т.д.

Слон в переговорной комнате

В здании, где велись эти переговоры, находился слон, которого до поры старались не замечать — категорическое несогласие Ли Сын Мана с перемирием в любом виде. Еще летом 1951 года, когда стороны только начали прощупывать позиции друг друга в Пханмунчжоне, Ли заявил, что договор, не предусматривающий объединение Кореи в одно государство, не будет иметь юридической силы. «Если мы согласимся на что-то меньшее, чем целостность этой страны, мы предадим доверие тех, кто в борьбе за свободу пожертвовал всем, что им дорого — а этого мы не сделаем», — провозгласил он.

Так что на словах выступая за мир, Ли Сын Ман выдвигал очевидно неприемлемые для контрагентов условия, как-то вывод из страны китайских войск, разоружение северокорейской армии и т.д. Когда он узнал, что переговоры, ступили, наконец, на реальную почву, то отозвал из Пханмунчжона своего представителя, а послу США в Южной Корее Эллису Бриггсу пообещал, что выведет южнокорейскую армию из-под командования ООН (а фактически американского) и продолжит войну самостоятельно.

«Возможно, мы совершили ошибку, положившись на помощь демократии, — объявил Ли. — Извините, но я не могу заверить президента Эйзенхауэра в своем сотрудничестве в нынешних обстоятельствах».

30 мая Ли Сын Ман написал Эйзенхауэру письмо, в котором горько сетовал на то, что перемирие на основе нынешней линии фронта станет для Кореи «смертным приговором без права обжалования», что разделенная страна окажется экономически недееспособной. Он соглашался рассмотреть возможность перемирия лишь при условии, что все иностранные войска (читай, китайцы) будут выведены с полуострова, а подписанию соглашения будет предшествовать заключение пакт о взаимной обороне с США, по которому они обязуются прийти на помощь Южной Корее немедленно и безоговорочно, без каких-либо консультаций с другими странами или ООН.

Для Вашингтона это предложение означало, что вопрос о войне и мире будет передан в руки самого Ли, а перемирие окажется пустой бумажкой. Учитывая маниакальное стремление южнокорейского президента к объединению страны, он легко спровоцирует Вторую Корейскую войну – и что прикажете тогда делать?

Администрация Эйзенхауэра оказалась в положении, которое в старой России называли «хуже губернаторского». С одной стороны, союзники по НАТО давили на США с целью скорейшего заключения перемирия. В Корее увязли семь американских дивизий, в Европе оставалось всего шесть — этот явный дисбаланс с Группой советских войск в Германии действовал европейцам на нервы. С другой стороны, в США оппозиция перемирию на условиях статус кво имелась даже внутри Республиканской партии, ибо а как же принцип наказания агрессора?

Тот факт, что у агрессора на севере полуострова все уже разбомблено в пыль, их нисколько не утешал, ибо на юге после пребывания там северокорейских войск ситуация была немногим лучше. Лидер республиканского большинства в Сенате Уильям Ноленд ворчливо заявил, что союзники по НАТО «подталкивают нас к дальневосточному Мюнхену».

Перед Эйзенхауэром стояла нетривиальная задача: а) не сорвать переговоры с китайской стороной; б) каким-то образом умиротворить Ли Сын Мана; в) не дать повода республиканцам обвинить себя в слишком большим уступкам Мао Цзэдуну. Последнее было особенно актуально, учитывая, что в Сенате республиканцы имели большинство всего в один голос, и администрация не могла идти на откровенный конфликт с «ястребами».

6 июня Эйзенхауэр ответил на письмо Ли:

«К несчастью, Корея — не единственная страна, которая остается разделенной после Второй мировой войны. Мы по-прежнему полны решимости сыграть свою роль в достижении политического объединения всех разделенных наций. Но мы не намерены использовать войну в качестве инструмента для достижения мирового политического урегулирования, которое мы считаем справедливым».

Южнокорейский президент был в ярости. После собственных громких заявлений о неизбежном объединении страны разграничение по 38-й параллели без каких-либо гарантий на будущее со стороны американцев означало для него потерю лица. А в Азии это иногда равносильно не просто политической, но и физической смерти.

Стремясь сгладить ситуацию, Эйзенхауэр пригласил Ли в Вашингтон для обсуждения проблемы. Тот отклонил приглашение, сославшись на занятость. Скоро в Белом доме узнают, чем он был так занят.

На волю, всех на волю!

Тем временем в Пханмунчжоне стороны окончательно согласовали условия репатриации пленных, и на 18 июня было намечено подписание перемирия. Однако в тот день, еще до рассвета южнокорейские охранники распахнули ворота нескольких лагерей военнопленных, в результате чего 25 тысяч человек, не желавших возвращаться на север, моментально растворились в сельской местности и близлежащих городах.

Ли даже не пытался сделать вид, что он тут ни при чем. «Существует опасность дать удовлетворение нашему врагу и вызвать смятение среди нашего собственного народа, — заявил он в обращении к нации. — Чтобы избежать этих серьезных последствий, я под свою ответственность приказал освободить антикоммунистических заключенных».

В этот момент по всей Южной Корее шла беспрецедентная по мощи пропагандистская кампания в пользу единства страны. В Сеуле прошла стотысячная демонстрация, и даже оппозиционные политики подхватили лозунги «Объединение или смерть» и «Марш на Ялу». МИД Южной Кореи заклеймил условия перемирия как «новый азиатский Мюнхен, с той разницей, что Корея — это не Чехословакия и никогда не примет их».

Впрочем, этот боевитый энтузиазм не слишком впечатлил западных представителей, близко знакомых с южнокорейскими реалиями. Как заметил австралиец Том Критчли, «аргументы Ли, несомненно, выглядели бы куда более убедительными, если бы желание корейской молодежи увильнуть от призыва в армию не было столь очевидным».

Несмотря на громкие голоса поддержки (так американский сенатор Джозеф Маккарти заявил, что «свободолюбивые люди должны аплодировать решимости Ли не принимать перемирия») в целом реакция свободного мира была не той, на которую рассчитывал президент Южной Кореи. Отовсюду хлынул поток обвинений. Даже такой патентованный антикоммунист как британский премьер Уинстон Черчилль осудил «вероломство Ли», предупредив, что войска ООН не собираются завоевывать для него всю Корею.

Эйзенхауэру доложили об организованном бегстве пленных прямо в ходе заседания кабинета министров в Овальном кабинете. Президент признался, что не в состоянии понять «умственные процессы восточных людей»; по его мнению, Ли вел свой народ к национальному самоубийству. Так не лучше ли избавиться от столь хлопотного клиента?

Эйзенхауэр запросил информацию о позиции южнокорейского генералитета в случае гипотетического дворцового переворота. Выяснилось, что в армии есть как противники, так и ярые сторонники Ли. Посол Бриггс был категорически против силовой акции, которая могла столкнуть их между собой:

«Ли пробудил в своей стране решимость и волю к борьбе с коммунизмом. Такой дух и стойкость нужно беречь, а не уничтожать. Его армия, оснащенная нами, является самой большой и эффективной антикоммунистической армией в Азии, и нам очень нужно, чтобы она была на нашей стороне».

Тем временем в Пханмунчжоне китайская делегация поставила вопрос ребром: в состоянии ли командование ООН контролировать южнокорейское правительство и армию? Если нет, то каковы гарантии того, что договор о перемирии будет выполняться Южной Кореей? Учитывая что половину линии фронта с юга занимали южнокорейские дивизии, вопрос был отнюдь не праздным.

Спецпосланник летит в Корею

Человека, который был выбран, дабы, по выражению одного из американских генералов, «проявить чуткость к восточной озабоченности по поводу лица», звали Уолтер Робертсон, помощник государственного секретаря по делам Дальнего Востока. В прошлом он был инвестиционным банкиром из Вирджинии, как многие преуспевающие бизнесмены поступил на госслужбу во время Второй Мировой, был экономическим советником у Чан Кайши, а теперь в качестве спецпосланника президента США был отправлен в Южную Корею на переговоры с Ли Сын Маном.

Задача была не из легких, в день его прилета Ли выступил с очередной пламенной речью, призвав сограждан «сплотиться духом и упорно идти к своей цели, независимо от того, поймут нас другие или нет». В течение более двух недель они встречались почти ежедневно, часами убеждая друг друга в правоте свой позиции. Американец оказался весьма жестким переговорщиком. На угрозы Ли начать самостоятельную операцию по освобождению севера страны, Робертсон (с разрешения Эйзенхауэра) заявил, что в таком случае США выведут свои войска с полуострова и умоют руки.

Ли со своей стороны прекрасно понимал, что визит Робертсона — это последняя возможность добиться от США хоть каких-то гарантий на будущее. И постепенно сдавая позицию за позицией, он сумел выторговать главный приз.

Изначально Ли Сын Ман требовал:

• еще до подписания перемирия США должны заключить с Южной Кореей договор о военной помощи;
• согласно этому договору в случае нападения на Южную Корею США должны вмешаться «автоматически и немедленно», аналогично 5-му пункту устава НАТО;
• политическая конференция, созыв которой был запланирован после подписания перемирия, должна быть ограничена 90 днями. Если по истечении этого срока не будет достигнуто соглашение о выводе китайских войск из Кореи, перемирие будет аннулировано, а война продолжится при поддержке США.

Робертсон сумел продавить позицию своего визави по всем пунктам.

• Никакого автоматического возобновления войны;
• китайские войска останутся и покинут Северную Корею только в 1958 году;
• договор о взаимопомощи будет заключен уже после подписания перемирия, и его статья III особо оговаривала, что США «будут действовать для отражения общей угрозы в соответствии со своими конституционными процедурами». Т.е. только с одобрения Конгресса.

И все-таки само согласие американцев на заключение с Южной Кореей оборонительного договора стало для Ли огромным успехом. В ответ он выдал невнятное обещание «не препятствовать подписанию перемирия, пока никакие действия, предпринятые в рамках перемирия, не будут вредить нашему национальному выживанию». В Белом доме сочли это обязательство «не совсем удовлетворительным», но время пожимало и приходилось довольствоваться тем что есть. 10 июля в Пханмунчжоне были возобновлены пленарные заседания делегаций.

Надо сказать, что к этому моменту китайцы, поначалу заподозрившие администрацию Эйзенхауэра в двойной игре, разобрались в ситуации. И более того - приняли проблемы американцев с Ли Сын Маном близко к сердцу. В результате в Пекине было принято решение преподнести южнокорейцам небольшой урок.

13 июля китайцы нанесли мощный удар по позициям 2-го корпуса армии Южной Кореи в районе Кумсонга. Под удар попали 6 южнокорейских дивизий, большинство из которых не выдержали натиска и отступили в той или иной степени беспорядка. Элитная Столичная дивизия была при этом разгромлена наголову. Американскому командованию пришлось срочно вводить в бой резервы, в том числе 3-ю пехотную дивизию армии США, в которой служил младший сын Дуайта Эйзенхауэра. Угроза потерять его в последних боях войны отношение президента США к Ли отнюдь не улучшило.

Главнокомандующий американскими войсками на Дальнем востоке генерал Кларк позже писал: «Я не сомневаюсь, что одной из главных, если не единственной причиной коммунистического наступления было преподнесение «кровавого урока» Южной Корее, чтобы показать ей и всему миру, что лозунг «Марш на Ялу» легче провозгласить, чем воплотить в жизнь». Дополнительным бонусом для северян стала ликвидация так называемого Кумсонгского выступа, что дало им лишние 8 км территории.

Ничто так не отрезвляет политика, как очевидное военное поражение. И хотя на церемонии подписания перемирия 27 июля 1953 года южнокорейцы так и не появились, а Ли на следующий день заявил, что «перемирие является лишь временным, поскольку корейские проблемы не могут быть решены мирным путем», никаких попыток сорвать соглашение он больше не предпринимал.

Альтернатива в виде Третьей мировой

Ли был не одинок в своем мнении: многие тогда предрекали, что корейская линия разграничения станет столь же нестабильной, как проведенные незадолго до этого границы в Палестине и Кашмире. Время, однако, опровергло скептиков – Вторая Корейская война до сих пор не разразилась. С другой стороны, разделенная Германия в итоге воссоединилась на демократической платформе, а ядерный северокорейский еnfant terrible продолжает оставаться в своем регионе фактором нестабильности. Отсюда вопрос: а не поторопился ли Эйзенхауэр? Не было ли возможности ликвидировать проблему в зародыше? Что по этому поводу говорили военные?

Военные еще в ходе визита Эйзенхауэра в Корею осенью 1952 года положили ему на стол «План 8-52». Логика этого документа была предельно проста: прогрызаться через эшелонированную оборону китайцев до самой реки Ялу не только очень затратно, но и бессмысленно, если ограничивать боевые действия одной Кореей. Что даст выход на Ялу кроме удовлетворения чаяний Ли Сын Мана, где гарантия, что китайцы сочтут на этом войну законченной? Ведь они послали войска в Корею именно с целью не допустить американцев к своей границе. (Забегая вперед — тот опыт очень поспособствовал тому, что в 1960-е годы администрация США отказалась от наземного вторжения в Северный Вьетнам из опасений реакции Китая на появление американских войск на своих южных рубежах).

Значит, резюмировало американское командование на Дальнем Востоке, нужно решать проблему радикально: сбросить атомные бомбы на китайские объекты, в первую очередь аэродромы в Маньчжурии, объявить морскую блокаду Китая — и только тогда начинать наступление в Корее. Но поскольку Пекин имел действующий договор о военном союзе с СССР, а тот в свою очередь располагал ядерным арсеналом, то ожидались ответные атомные удары по морским портам Кореи и американским базам в Японии.

Эйзенхауэру, который сам был профессиональным военным, не составило труда спрогнозировать дальнейшую эскалацию, прямо ведущую к Третьей мировой. В Вашингтоне его ожидали расчеты Совета национальной безопасности: в случае нанесения советами ударов по американской территории число погибших составило бы приблизительно 9 миллионов человек.

В итоге оставались три варианта. Оставить все как есть, продолжая посылать американских парней на потерявшую стратегический смысл войну. На дистанции это означало внутренний раскол в самих США и разложение американской армии — все то, с чем страна столкнется в конце 1960-х, уже на другой войне при другой администрации. Этот путь Эйзенхауэр отверг еще до своей инаугурации.

Альтернативы — либо двинуться навстречу ядерному Армагеддону, либо воспользоваться окном возможностей, открывшимся со смертью Сталина. Для Эйзенхауэра выбор был очевиден, и после 1953 года в списке своих достижений на первое место он неизменно ставил не высадку в Нормандии, не экономический бум 1950-х, а достижение мира в Корее.

Его биограф Стивен Эмброуз считает, что «как девять лет спустя де Голль был единственным французом, чей престиж был достаточно велик, чтобы позволить ему закончить войну в Алжире, не будучи свергнутым, так и Эйзенхауэр был единственным американцем, который смог найти то, что сам он назвал приемлемым решением проблемы, которая почти не поддавалась решению».

Ли Сын Ман тоже получил свою долю славы. Как ни крути, а формально уступив Робертсону по всем пунктам, он вырвал у него главный приз – военный союз с США. «Это соглашение стало триумфом Ли, — пишет историк Ричард Аллен. - Если оно и не гарантировало объединение Кореи, то, тем не менее, воплощало обещания, которых Ли добивался от Вашингтона годами: защита, предоставляемая договором о взаимной обороне с великой державой и перспектива масштабной экономической помощи».

Его южнокорейский коллега Ён-Пё Хон, впрочем, напоминает, что успех Ли Сын Мана объяснялся еще и тем, что у США было ограниченное пространство для маневра. В ситуации глобального противостояния Штаты так или иначе не могли бросить Южную Корею на произвол судьбы. И все же южнокорейская историография считает, что летом 1953 года Ли добился выдающегося результата.

При этом в тот последний месяц войны, которого могло и не быть, не затяни Ли войну своей аферой с пленными, войска ООН потеряли 25 000 человек убитыми и ранеными, подсчитал генерал Кларк.